Когда густеют грязь и мрак
и всюду крик "Лови!",
товарищ мой! Не будь дурак,
но смело им слыви.
Мы все умрем. Надежды нет.
Но смерть потом прольет публично
на нашу жизнь обратный свет,..
и большинство умрет вторично.
По странам и векам несется колесница,
которая крушит и подчиняет;
но двигатель истории - бессонница
у тех, кто познает и сочиняет.
Служа истории внимательно,
меняет время цену слова:
сейчас эпоха, где романтика
звучит, как дудка Крысолова.
Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней - мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда, где жить невозможно.
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
У нас пристрастие к словам -
Совсем не прихоть и не мания;
слова необходимы нам
для лжи взаимопонимания.
Не зря ли знаньем бесполезным
свой дух дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
она заглядывает тоже.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки.
Друзья всегда чуть привередливы,
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы,
Как верность и определенность.
Свои черты, штрихи и блики
В душе у каждого и всякого,
но непостижно разнолики
мы одиноки одинаково.
Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением.
Вчера в себя я заглянул,
и вышел с омерзением.
Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую, и вижу очень зримо:
неважно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
Есть в каждой нравственной системе
идея, общая для всех:
нельзя и с теми быть, и с теми,
не предавая тех и тех.
Мне здесь любая боль знакома,
близка любовь. Понятно злость.
Да, здесь я раб. Но здесь я дома.
А на свободе - чуждый гость.