Принципы не умеют стрелять. Стреляют люди
ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА И БЫТ ХЭЙАНСКОЙ АРИСТОКРАТИИ
читать дальше
Общеизвестно, что IX—XII века оставили богатое культурное наследие, к изучению которого часто обращаются специалисты в различных отраслях знаний и в самой Японии, и за ее пределами, в том числе в нашей стране, а произведения художественной литературы, написанные в Хэйан, переведены на многие языки. Не меньшую ценность представляет хэйанская живопись, в том числе в свитках (эмакимоно), синтезировавшая собственно живопись, поэзию и искусство калиграфии.
По характеру и содержанию хэйанская духовная культура — аристократическая. Она создавалась знатью и для знати, отражала ее жизнь и мировоззрение и как культура господствующего класса любого средневекового общества была, разумеется, недоступна народу на протяжении всей феодальной эпохи. Время существования культуры хэйанской (позднее — киотоской) аристократии не ограничивалось ранним средневековьем, но в общенациональную культуру японцев вошло лишь то, что было создано на этапе ее расцвета — в IX—XII вв.
«Когда мы рассуждаем о средневековом обществе, то об уровне его цивилизации судим не по массовым показателям, а по высшим достижениям, — справедливо подчеркивал В. Н. Горегляд. — Дело в том, что массовые показатели, как правило, не зафиксированы письменно и трудновосстановимы». Культура японской аристократии IX—XII вв. представляет интерес в двух временных измерениях — как высшее достижение раннего средневековья и как элемент современной национальной культуры японцев. Отметим, что непреодолимость социального барьера между хэйанской знатью и крестьянством не означала абсолютной изоляции аристократии от народа. В культуре столичной знати можно проследить и народные истоки. В частности, фольклорная традиция оказала несомненное влияние на японскую раннесредневековую литературу, а музыка, исполнявшаяся при хэйанском дворе, — это зачастую песни крестьян, канонизированные затем в виде изящной придворной музыки (гагаку).
Вместе с тем замкнутый, ограниченный мир хэйанской знати, ее весьма однообразная жизнь, череда похожих развлечений довольно быстро исчерпали сюжеты аристократической литературы. Поэтому, в частности, раннесредневековый роман, достигший вершины в «Повести о принце Гэндзи» (начало XI в.), не получил дальнейшего развития и произведений, превосходящих этот роман, в XI в. создано не было. Все, что можно было сказать о жизни и любви аристократов, сказано Мурасаки сикибу — автором «Повести о принце Гэндзи». Аристократическая литература последующих столетий была лишь подражанием ран-несредневековым образцам.
Характерной чертой хэйанской культуры стало ослабление китайского влияния. Из Китая по-прежнему заимствовались отдельные формы культуры, но вкладывалось в них японское содержание. Заметный перелом наступил к началу X в. В области литературы поэзия, а затем и проза на японском языке стали вытеснять поэзию на древнекитайском языке — вэньяне, что было связано с использованием двух слоговых азбук на иероглифической основе — катакана и хирагана — и распространением смешанного письма. В изобразительном искусстве в это же время стала утверждаться живопись на японский сюжет (яматоэ). С начала X в. фактически ослабело значение китайских образцов и в составлении официальных исторических хроник. Но вэньянь по-прежнему оставался официальным языком; усилилось влияние буддийских представлений на искусство. Наиболее четким было разграничение буддийской и светской, а фактически — основанной на синтоистских представлениях — культуры в изобразительном искусстве.
Материальная культура и быт знати тоже были отчетливо классовыми, кастовыми. Невозможно характеризовать одежду и пищу японского этноса в VIII в. или в IX—XI вв. обобщенно; можно говорить в данном случае лишь об определенных классах и слоях общества. Вместе с тем здесь, как уже отмечалось, зарождались те элементы, которые спустя много веков вошли в общенациональную культуру.
Существовали и такие обычаи, которые возникли в первобытном обществе одновременно с зарождением религиозных верований и были распространены повсеместно: культ огня, представление о грехе и скверне, очищение. Однако выполнение этих обычаев и обрядов тоже не могло быть независимым от социально-экономических условий: например, с культом огня было связано длительное существование дислокального и матрилокального брака (огонь домашнего очага мог передаваться только по женской линии), но если у хэйанской знати в XI в. наметился переход к патрилокальному браку, то в деревне пережитки дислокального брака были сильны еще в XIII—XIV вв., что объяснялось материальными трудностями обзаведения самостоятельным хозяйством.
Обычаи и материальная культура
Столичная аристократия, привилегированная верхушка общества— принцы, родственники, потомки власть имущих [310], располагавшие средствами и досугом, жили в просторных, удобных домах, окруженных парками и садами. Не сохранилось целиком ни одной раннесредневековой усадьбы хэйанской знати; они реконструированы японскими историками по произведениям литературы и живописи.
Жилой (спальный) дом (синдэн), давший название архитектурному стилю синдэндзукури, располагался в центре северной части квадратной или прямоугольной территории усадьбы, занимавшей обычно площадь 14,5 тыс. кв. м, но в ряде случаев значительно больше — до 66 тыс. кв. м. Дом площадью более 300 кв. м был обращен к югу, в центре его находилась большая главная комната, гостиная (омоя), за которой с четырех сторон располагались длинные и узкие жилые комнаты (хисаси). С внешней стороны дома находились смежные с ними комнаты третьего ряда (магобисаси, матабисаси), а затем — открытая веранда (суноко), опоясывающая весь дом. С запада и востока (слева и справа), а иногда — с севера, реже — с юга, веранда соединялась широкими галереями (ватадоно) с небольшими отдельными домиками (тай-но я). От домиков на юг тоже шли галереи, прорезанные внутренними воротами; в их южной оконечности, у входов, были вырыты крытые колодцы (цуридоно).
В южной части усадьбы находился пруд, через который был перекинут мостик к искусственному острову; у берега пруда стояли лодки. Ворота усадьбы находились с западной и восточной стороны. Кроме хозяйского дома на территории усадьбы строились дома для вассалов и слуг, каретный сарай и другие хозяйственные постройки [272]. Гостиная служила также и столовой. Питание, как и в Хэй-дзэй, было двухразовым — обычно в 10 и 16 час. Основу его составлял рис, но стол знати был намного разнообразнее крестьянского и включал мясо (в том числе птицы), рыбу, морепродукты, овощи, фрукты. Кухня японцев только зарождалась, способы приготовления, виды блюд, их вкусовые качества были еще довольно просты, даже примитивны и, конечно, резко отличались от современной японской кухни, которая стала формироваться в XV—XVI вв. В принципе неизменными остались лишь способы приготовления риса. В Хэйан, как и в современной Японии, ели сваренный в воде белый неразваривающийся рис (химэии), сваренный на пару клейкий рис (коваии), жидкий рис с водой, а также колобки из риса (тондзики).
Из рыбы готовили намасу — тонко нарезанные ломтики, употреблявшиеся в сыром виде, — блюдо, предшествовавшее современному сасими, но чаще ели сушеную и соленую рыбу и морепродукты. В церемониальном кодексе «Энгисики» (X в.) упоминается также суси, в то время готовившееся из рыбы и моллюсков путем естественного квашения. Из овощей употребляли огурцы, баклажаны и бобы. Был известен также лук-порей, но его использовали как лекарственное средство. На десерт подавали лепешки из рисовой или пшеничной муки (токаси), поджаренные в масле. Сладкими блюдами были сироп (амэ) из клейких сортов риса и сок ползучего растения амадзура, который получали путем варки. Изредка употреблялся также пчелиный мед.
Одежда хэйанских аристократов (сёдзоку) была сложной и неудобной, сковывающей движения. Главную роль играла красота одежды. На втором месте была защита от холода. В одежде, как и во всем быту знати, поощрялся китайский, танский стиль. В 819 г. император Сага даже издал специальный указ, предписывавший проведение дворцовых церемоний и ношение придворной одежды в соответствии с танскими обычаями. Соблюдался сложный и чаще всего практически бесполезный придворный этикет, существовала масса ненужных условностей.
В IX в. возросло стремление к роскоши, следствием которого стало усиленное поощрение шелководства. По данным кодекса «Энгисики», высококачественный шелк поставляли в Хэйан 12 провинций (Оми, Мино, Исэ, Бидзэн, Биттю, Кии и др.), причем столичная знать, стремясь удовлетворить свои непомерные потребности в тканях, часто вымогала их у крестьян.
Одежда мужчин разделялась на официальную, повседневную и домашнюю. Официальную (сокутай) носили во время церемоний. Сначала надевалась нижняя рубашка (хитоэгину) строго определенного цвета, зависевшего от цвета верхней одежды, которая, в свою очередь, различалась для лиц разных рангов и должностей. Затем надевали нижние шаровары (огутибакама), вторую рубашку (акомэ), верхние шаровары с орнаментом (уэ-но хакама). Передняя часть их шилась из белой материи, причем на шароварах чиновников выше 3-го ранга имелся особый узор, задняя — из красной. Следующим элементом была нижняя рубашка (сита-гасанэ) со шлейфом (кё), тянувшимся по полу: чем выше был ранг, тем длиннее шлейф. На рубашку со шлейфом надевали короткую рубашку с короткими рукавами (хампи) и, наконец, — верхнее кимоно (хо, уэ-но кину), доходившее до бедер или до колен, имевшее круглый воротник и подвязывавшееся поясом из шагреневой кожи (сэкитай). В зависимости от ранга пояс украшался драгоценными камнями или рогом. С правой стороны к нему привязывался мешочек длиной 9 см, шириной 3 см и толщиной 1,5 см, оклеенный акульей кожей (гётай). В передней части мешочка к коже крепилось шесть украшений в форме рыбки, сзади — одно, изготовленное из золота (для чиновников выше 3-го ранга) или серебра. В Китае такой мешочек служил пропуском в императорский дворец, в Хэйан же использовался как украшение. При дворе надлежало появляться в головном уборе и белых носках (ситодзу). Кроме того, в руках держали деревянную ромбовидную дощечку (сяку) длиной 36,4 см и шириной до 6,1 см. Первоначально она служила в качестве записной книжки, но затем превратилась в украшение без определенного назначения. Офицеры дворцовой охраны, а также высшие чиновники, получившие специальное разрешение, носили на поясе меч.
Повседневная одежда (носи) отличалась меньшим количеством элементов (чаще всего сразу надевалась нижняя рубашка со шлейфом — ситагасанэ), свободными верхними шароварами (сасинуки), подвязывавшимися шнурками к ногам, и видом головного убора. Входить в покои императора в такой одежде могли лишь чиновники выше 3-го ранга в экстренных случаях и по специальному разрешению. Домашняя одежда была проще. Сезонные различия заключались в том, что зимой носили утепленную ватой одежду, летнее же нижнее белье шили из самой тонкой ткани.
Женская одежда была ярче, а по составу элементов — сложнее. Число рубашек, юбок и шаровар иногда доходило до двадцати. Надевались сначала красные шаровары (харибакама), затем несколько нижних рубашек. Непременным элементом было нижнее кимоно (утиги), сшитое из очень жесткой ткани. Для смягчения его предварительно простукивали молоточком на специальной деревянной или каменной подставке (кинута). Поверх нижнего кимоно надевали короткое верхнее кимоно (уваги). Это была домашняя одежда, появление в ней при дворе не допускалось. Обязательными элементами официальной одежды была длинная юбка (мо) и короткая верхняя кофта китайского образца (кара-гину). В особо торжественных случаях аристократки украшали волосы (в Хэйан было принято носить длинные волосы — длиннее тела), кимоно подвязывали широким поясом (кутай), а к воротнику крепили длинный шарф (хирэ).
Как- уже отмечалось, число придворных церемоний в Хэйан было очень велико: иногда в один день проводилось несколько. Особенно долго праздновался Новый год, и ныне остающийся одним из главных праздников японцев. Первая неделя Нового года проводилась преимущественно по-синтоистски, во вторую читались буддийские проповеди, в третью устраивались развлечения.
Рано утром в первый день Нового года — 1-го числа 1-го месяца — император в официальном костюме выходил в сад, совершал поклонение (сихохай) богам четырех стран света, молился о хорошем урожае, спасении от бедствий и мире в стране. После этого, утром же, во дворце с участием высшей знати проводилась церемония (котёбай) моления родовым богам и поздравления с Новым годом, а затем — пир. 2-го числа официальный пир происходил во дворце императрицы, 3-го — император посещал своего отца, экс-императора. 5—6-го числа, как уже отмечалось, присваивались ранги, 7-го утром объявлялось официальное решение. Затем начиналась церемония очищения от болезней (аоума-но сэтиэ): по двору водили 24 вороных коня (с X в. — белых), на которых взирал император. По поверью, увидевший в 7-й день Нового года вороного коня (аоума) на год очищался от болезней. Церемония завершалась пиром. В этот же день, по китайскому обычаю, ели жидкий рис с семью весенними овощами (нанакусагаю-дзиндзицу), что также должно было отвращать болезни. С 8-го по 14-е число 1-го месяца в императорском городке велись буддийские проповеди. В тронном зале (Дайгокудэн) собирались монахи, которых кормили буддийской (растительной) пищей, после чего устраивались моления (госайэ). С 834 г. в те же дни проповеди (госитинити-но мисихо) 5 в храме секты Сингонсю на территории городка читал настоятель храма Тодзи. По окончании проповедей при дворе устраивались песенно-танцевальные представления (тока-но сэтиэ): 15-го числа — мужские (до XI в.), 16-го — женские (оннадока). 15-го же ели жидкий рис с добавлением других злаков — кунжута, проса и др. (нана-кусагаю-мотигаю). На этот же день приходилось полнолуние, по обычаю связывавшееся с беременностью, и мужчины произносили заклинания, прося родовых богов послать сына. В последующие два дня проводились ежегодные соревнования по стрельбе из лука: 17-го их устраивали управления дворцовой охраны (нориюми), 18-го — военный департамент (дзярай). Кроме этих фиксированных церемоний проводились и другие; во дворце и домах знати часто устраивались пиры. Протокол официальных пиров был строго регламентированным: определялись места для каждого присутствовавшего, устанавливались порядок проведения банкета, очередность подношения сакэ (рисовой водки) и другие мелочи, подчеркивавшие положение каждого придворного в иерархии власти.
Не только императорский трон, но и высшие государственные должности наследовались по мужской линии. Личное же имущество (дом и домашняя утварь) наследовалось по женской линии, что объясняется характером брачных отношений.
До X в. весьма широко был еще распространен дислокальный брак (цумадоикон), возникший на этапе разложения первобытнообщинного строя и характеризовавшийся раздельным проживанием супругов. Мужчина выбирал жену, руководствуясь личным вкусом, и навещал ее дом, который был местом хранения огня в очаге, рождения и воспитания детей. Единственным отчетливым признаком развода являлось возвращение женщине написанных ею писем, но мужчина мог и не делать этого. Брачные отношения прекращались сами собой, если мужчина переставал приходить к жене или начинал ходить к другой женщине. Покинутая жена могла сразу вступить в новый брак, но воспитание детей от всех браков было ее правом и обязанностью.
В X в. стал преобладать матрилокальный брак (сёсэйкон, мукоторикон), в целом существовавший с VII по XIV в. В этом случае жениха для дочери выбирали ее родители, а муж после заключения брака переселялся в дом жены. Женщина, вступив в брак, фамилию не изменяла, но дети носили фамилию отца. Родители жены, принимая в дом зятя, брали на себя полную заботу о нем.
В Хэйан соблюдались свадебные обычаи: объявление о вступлении в брак и переселении в дом жены (токороараваси), церемония расставания молодоженов после брачной ночи (кину-гину-но фуми). В первые три дня тесть и теща ложились спать, держа в руках обувь зятя, чтобы привязать его к дочери. Через три дня зять надевал приготовленное для него новое кимоно и подносил тестю и теще рисовые лепешки (мика-но мотии). Однако постепенно эти обычаи превращались в формальный церемониал.
При матрилокальном браке сыновья покидали дом отца, с родителями оставались дочери, их мужья и дети. Если же муж разводился с женой и вступал в новый брак, дети от первого брака оставались в доме родителей первой жены. Следовательно, братья по отцу жили в разных домах и прочных родственных связей не имели. Если дед по каким-либо причинам хотел жить со своим внуком по мужской линии, он должен был взять его в дом в качестве воспитанника, стать его опекуном. Так же мог поступить дядя в отношении племянника. Хэйанские аристократы часто прибегали к опеке при отсутствии прямых наследников должности. В последующие века система опеки широко распространилась не только в среде родственников и не только у феодалов: пасынков брали и самураи, и купцы, и ремесленники, передававшие им свое профессиональное умение, а также имя.
Женщина была хранительницей огня в очаге: обычай запрещал передачу огня из дома жены в дом мужа. Семья сына могла переселиться в дом его отца лишь в том случае, если отец умирал или переезжал в другой дом: считалось, что таким образом он уносил с собой огонь. Вместе с тем в Хэйан существовал обычай соединения очага семей (хиавасэ): жених, покидая дом родителей, брал с собой факел, зажженный от очага своего дома; через три дня факел зажигался вновь, и огонь вкладывался в очаг дома невесты.
На дальнейшую эволюцию форм брака оказало влияние становление вотчинной системы. Наследуя должность отца, сын феодала наследовал и его вотчинные права, что вело к усилению патрилинеиных связей. Наметилась тенденция возникновения патрилокального брака (ёмэторикон). Разумеется, переход к этой форме брака происходил постепенно. В частности, с XI в. распространилась новая, промежуточная разновидность брака, при которой родители жены, не желая впоследствии дробить свое домашнее имущество, делить его между наследниками, поселяли молодых супругов в отдельном доме (кэйэйсё мукоторикон). С течением времени дом для молодоженов все чаще стала строить семья мужа. ~ Тем не менее в XI—XII вв. матрилокальный брак был распространен еще весьма широко, поэтому за женой или дочерью сохранялось право наследования не только дома и домашнего имущества, но и земельной собственности. Вместе с тем укрепление патрилинеиных связей в процессе развития вотчинной системы вело к ограничению имущественных прав женщины, а вслед за этим — и ее социальных возможностей.
Однако в целом положение женщины в хэйанском аристократическом обществе и при дворе было еще весьма высоким. Но уже в IX в. в отличие от VIII в. женщины не занимали императорского трона. Почетным было лишь положение жриц крупных синтоистских храмов (Исэ, Камо), которые назначались из числа незамужних принцесс в год вступления императора на престол и могли быть освобождены от службы в случае отречения или смерти императора.
Изменения в положении женщины обнаружились и в сфере литературного творчества — одного из главных видов деятельности хэйанских аристократок. В IX в. среди придворных дам было немало поэтесс, писавших стихи на древнекитайском языке — камбуне. В отличие от них известные писательницы конца X—XI в. пользовались только азбукой — иероглифы стали письменностью мужчин. Литературные произведения женщин читались преимущественно женщинами же; в дневнике Мура-саки сикибу, автора «Повести о принце Гэндзи», правда, говорится, что ее роман читали император Итидзё и правитель Фудзивара-но Митинага, но тем не менее в многочисленных дневниках мужчин, писавших в то время, название романа, по свидетельству Цутида Наосигэ, не упомянуто ни разу. В целом в Хэйан прочно утвердился обычай, по которому женщина оставалась дома взаперти, а ее передвижение было крайне ограниченно. От аристократки требовалась осмотрительность. Считалось вульгарным показывать лицо чужим людям. Поэтому женщина должна была прятаться от посторонних за ширмой, закрывать лицо веером, а выходя из дома, пользоваться повозкой.
Хорошо известная из хэйанской литературы свобода отношений полов была присуща прежде всего высшему свету и императорскому двору. Чуть приоткрытая вуаль, кокетливый взмах веером давали мужчине повод к ухаживанию. Хэйанский аристократ воздействовал на чувства понравившейся женщины поэзией, возлюбленная тоже отвечала ему стихами собственного сочинения. Такой обмен письмами в стихах длился на протяжении всей связи. Нередко столичный аристократ фактически был многоженцем. Подоплекой таких отношений были типичные для господствующих кругов браки по расчету, заключая которые родители невесты или жениха преследовали свои собственные политические, имущественные или карьеристские цели и вынуждали своих детей вступать в брак вопреки личным симпатиям.
Повседневным обычаем хэйанских аристократок было использование косметики — преимущественно румян и белил, накладывавшихся густо, чтобы скрыть следы оспы — одной из наиболее распространенных болезней. Известно, что в Хэйан пользовались свинцовыми белилами, о вреде которых не знали. Румяна накладывались на губы и лицо; брови выщипывали и подводили. Вплоть до XX в. в Японии был распространен обычай окрашивать зубы в черный цвет (охагуро); в Хэйан так делали женщины и сыновья придворной знати. С конца XI в. этому обычаю стали следовать самураи, затем — крестьяне (в XIV—XVI вв. зубы, окрашенные в черный цвет, были признаком взрослой девушки, с 9 лет, а с XVII в. — замужней женщины).
Роль духов в Хэйан выполняли благовония (такимоно), появившиеся в Японии вместе с буддизмом. В императорском хранилище Сёсоин в Нара сохранилось высококачественное благовонное дерево (рандзятай). В домах хэйанских аристократов обычно одновременно воскуряли несколько видов благовоний — и в будничной обстановке, и когда приходили гости. Мужчины и женщины держали одежду в курильницах, долгое время сохранявших запах. Благовония наряду с цветами, живописью, сочинением стихов были одной из ценностей повседневной жизни; тщеславие порождало соперничество в этих областях .
Безусловно, жизнь хэйанской знати не была лишь беззаботной чередой празднеств, церемоний, эстетических удовольствий. Велась постоянная борьба за земли. Политические комбинации, светские связи и интриги, в основе которых так или иначе лежал расчет на увеличение богатства, стремление к личной выгоде неизбежно порождали падение нравов и пессимизм, усиливавшийся, как уже отмечалось, вследствие частых стихийных бедствий и болезней, мятежей и растущей преступности.
Нередкими в столице были землетрясения, тайфуны, наводнения, пожары. Усиление борьбы за землю с 30—40-х годов X в. ознаменовалось частыми поджогами — горели дома знати, дворцы, храмы. Поджигателями чаще всего были вассалы и слуги соперничающих феодалов. Происходили вооруженные столкновения между враждующими храмами, мятежи дворцовой охраны. В XI в. участились грабежи, нападения разбойников, проникавших даже в императорский дворец. Существовали организованные банды. На улицах Хэйан случались убийства, происходили драки. Чаще всего их устраивали вассалы и слуги знати, но и сами аристократы не были исключением, и места для сведения счетов не выбирали: дрались и на улицах, и в императорском дворце.
Но больше всего в Хэйан боялись эпидемий. Наиболее опасными и частыми болезнями были натуральная оспа и корь, а также свинка, грипп и малярия, которую в то время не считали инфекционной. Болезни нередко заносились с материка: в Японии эпидемии распространялись с о-ва Кюсю, где чаще всего бывали иностранцы. В X в. уже было известно, что у переболевших корью и оспой вырабатывается невосприимчивость. В конце X— первой четверти XI в. эпидемии кори отмечались в 998 и 1025 гг., оспы — в 993—995 гг. и 1020 г. Число умерших было велико. Летом 994 г. только чиновников выше 5-го ранга в Хэйан умерло 70. Улицы были переполнены больными, трупы поедались собаками и птицами; в городе стояло зловоние. Специальные чиновники по распоряжению правительства собирали больных во времянки, построенные на дорогах, очищали от трупов реки.
Во время эпидемий росло легковерие, распространялись всевозможные слухи. Утверждали, например, что вода из маленького колодца на одной из хэйанских улиц спасает от оспы; у этого колодца все время толпились люди. Ходил также слух, что 16-го числа 6-го месяца по городу должен пройти бог болезней; и придворные, и народ в этот день запирали ворота и никуда не выходили.
27-го числа 6-го месяца на горе Фунаока проводился праздник бога болезней, возникший в среде народа, а затем ставший праздником синтоистского храма Имамия дзиндзя. В X в. в нем стало принимать участие правительственное Управление строительства, изготовлявшее священные паланкины. В день праздника читались проповеди, играла музыка, люди делали подношения богу болезней. Считалось, что таким способом они усаживают бога в святой паланкин, который по рекам отправляли затем в море.
Важнейшим средством исцеления от болезней в Хэйан считали молитву (кадзи). Использовались, разумеется, различные способы лечения, разные лекарства или то, что считали в то время лекарствами. Профессия лекаря была наследственной. В 982 г. глава одного из двух известных в столице домов лекарей, Тамба-но Ясуёри, написал труд «Способы лечения» («Исинхо»), в котором систематизировал большое число китайских сочинений по медицине. Лечили в Хэйан лекарственными травами, купанием в горячих источниках, иглоукалыванием, прижиганием, пиявками, диетой. Для лечения вывихов и переломов использовали, например, отвар листьев лотоса, купание в ваннах с кипяченой морской водой.
Хорошо известно, что в Японии, как и в Китае, молочные продукты в пищу не употреблялись, в японской и китайской кухне нет блюд, в которых использовались бы молоко, сыр, сливочное масло. В Японии эти продукты распространились только после второй мировой войны. С древности же молоко считалось нечистым. Однако в Хэйан была молочная ферма (нюгоин), где изготовлялись сливки и другие продукты, употреблявшиеся исключительно в качестве лекарств знатью и монахами, ссылавшимися на то, что Будда пил молоко для восстановления сил.
Болезни и стихийные бедствия усиливали религиозность и суеверность. Буддизм был непременным элементом жизни хэйан-ских аристократов. В храмах и у себя дома они молились, слушали проповеди, читали буддийскую литературу. Со времени распространения секты Тэндайсю главное место заняла «Сутра лотоса». Широко читавшейся в Хэйан была объясняющая ее книга «Истинное понимание большого» («Мака сикан»). Однако буддийские запреты отнюдь не стали нормой повседневной жизни феодалов. Лишь к старости они, подобно принцу Гэндзи, начинали вести спокойную жизнь, отдавая чтению буддийских книг то время, которое прежде тратилось на изысканные развлечения.
Серьезное значение придавалось синтоистской церемонии очищения от грехов (охараи), официально проводившейся дважды в год. Большим грехом (сёкуэ) считалось присутствие на синто истских церемониях и посещение императорского дворца, если в доме была скверна — траур, роды и др. Индивидуальный обряд очищения (моноими) заключался в том, что очищаемый в течение определенного времени не выходил из дому, ограничивал себя в еде и питье, мылся. Широко распространенной была вера в злой дух живых и умерших людей, способный влиять на судьбу, вызывать болезни, наказывать. Верили также в воздействие животных, растений, звезд на судьбы людей, поэтому занимались астрологией. Астролога обязательно приглашали в дом сразу после рождения ребенка.
Небо, однако, не только порождало суеверия, но и было объектом любования. Луна воспевалась в хэйанской поэзии как символ печали. Дальнейшее развитие получили сезонные развлечения, связанные с любованием природой — растениями, цветами, а также снегом.
Любование природой сопровождалось пирами, музыкой, танцами и чтением стихов. Пели и танцевали и придворные музыканты (рэйдзин), и сами аристократы, и императоры. Исполнялась изящная музыка (гагаку). Большая часть песен имела народное происхождение: песни восточных провинций (адзума-асоби), воинов пограничной охраны (сакимори-но ута), погонщиков лошадей (сайбара). К гагаку относились также синтоистские песни (кагураута) и китайская и корейская музыка.
Во время пиров писались и читались стихи; если участвовал император, то он задавал тему; ценилась и художественная выразительность, и скорость сочинения. Поэтические состязания в Хэйан стали регулярными; в первой половине IX в. придворные соревновались в сочинении стихов на китайском языке (си), со второй половины IX в. — и на японском языке (ута). Первое упоминаемое в литературе состязание в японской поэзии (утаа-васэ) состоялось в доме докладчика Государственного совета Арихара-но Юкихира в 880 г.
Не случайно поэтому в Хэйан ценились образованность, знание истории и литературы, необходимое и для служебной деятельности чиновников, и для художественного творчества. Высшая школа (дайгаку), готовившая в Хэйдзэй и Нагаока детей аристократов к чиновничьей деятельности, в Хэйан фактически превратилась в университет с гуманитарным, преимущественно филологическим, уклоном.
Этикет
читать дальше
Личная аудиенция у императора предполагает исполнение коутоу — подползания на коленях с тройным поклоном. Подданный, не обладающий рангом, не имеет права поднимать взгляд на императора.
После императорского благодеяния, закрепленного формально (публично высказанного или документированного и объявленного) по отношению к придворному (пожалования, награды, назначения, личная беседа) последний обязан исполнить благодарственный танец.
Что должна уметь придворная дама?
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Уметь шить.
Уметь сервировать стол, прислуживать за столом.
Играть на традиционных музыкальных инструментах (хотя бы знать, как они выглядят…)
Покоряться своей судьбе с циничным упорством.
Что должен уметь придворный кавалер?
Отправлять обряды или заниматься традиционной для его рода деятельностью.
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану, иероглифы.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Стрелять из лука (желательно).
Угождать императору и поддерживать интересы своей семьи.
Дамы и кавалеры, не принадлежащие к одной семье, не могут общаться напрямую. Обмен письмами идет через окружение господ, и нередко вместо знатной девицы на письма кавалеров первое время отвечали фрейлины, искусные в куртуазной переписке. Принятый в знатном доме человек говорил с дамами через церемониальный занавес.
Хэйанские аристократы, с нашей точки зрения, воспринимали брак весьма своеобразно. У одного мужчины могло быть несколько жен. Но это совсем не походило ближневосточный гарем — каждая из жен жила в своем доме, а муж — в своем. Он посещал их только ночами. Аристократы шутили, что, как бы хороша ни была жена, одной явно недостаточно, ну а если плоха — то и двух хватит.
Ведь в ту эпоху женщина, по существу, проводила не выходя за пределы дома. И если «мужчина обладал подвижностью шмеля, то женщина была подобна домашнему растению».
Процедура заключения брака происходила обычно следующим образом. После многократного обмена письмами наступало время первого свидания, которое происходило достаточно своеобразно: мужчина и женщина беседовали, разделенные занавеской, отгораживающей внутренние покои женщины. Так что ни о какой любви г «первого взгляда» не могло быть и речи. Зато влюбиться можно было с «первого слова»—лишь услышав голос. И бывало, что мужчина, впервые увидев свою любовь при дневном свете, с некоторым удивлением обнаруживал, что она и вправду хороша собой.
После того как участники свидания удостоверялись в обоюдной приязни, мужчина проводил ночь в доме своей избранницы и рано утром возвращался домой. И если ожидания не бывали обмануты, то он приходил во второй и в третий раз. В третью ночь для супругов готовили рисовые лепешки — моти. Тогда же или несколькими днями позднее в доме невесты устраивалась трапеза, во время которой родители впервые видели жениха. После этого брак считался заключенным и муж получал право не возвращаться к себе затемно, а за его гардеробом следили теперь в доме жены. Когда отношения между супругами упрочивались, муж мог переселиться к жене.
Среди хэйанских аристократов ветреных мужчин было немало, и многие из них покидали жену, не прожив с ней и месяца. Во время редких визитов такого незадачливого жениха родители жены спали, держа в руках его обувь, пытаясь с помощью этого нехитрого магического средства удержать мужа. Далеко не всегда это приводило к успеху, ибо упоение нюансами все новых любовных переживаний служило одной из основных ценностей жизни аристократов.
Отношение к женщинам было таким: хотя они и признавались партнерами в любовной игре и сосудом для вынашивания потомства, в «важных» делах их суждения и интерес в расчет не принимались.
Сами носители аристократической культуры прекрасно осознавали свою утонченность. Во дворце музицировали, писали и читали устраивали всевозможные конкурсы и праздники, любовались луной и цветами. Дух соперничества в области искусств сильно разнообразил жизнь аристократов, но рыцарские турниры не были знакомы хэйанскому двору.
На первый взгляд может показаться, что придворные аристократы вели чрезвычайно вольный образ жизни. Но это обманчивое впечатление. Должно отметить повышенное внимание и к форме вообще и форме социального выражения своих эмоций в частности. В обстановке, когда все аристократы предавались литературным занятиям, при почти обязательном совпадении одном лице читателя и писателя, каждый аристократ был обеспокоен тем, как он будет выглядеть в сочинениях других.
Церемониальность поведения, свойственная средневекоковому человеку вообще, вне зависимости от места его проживания, буквально пронизывала весь строй жизни хэйанской аристократии. Каждое слово и поступок переставали быть ценными сами по себе. Предполагается, что в любой момент на тебя направлены сотни глаз: каждая реплика, не говоря уже, скажем, о любовном увлечении, является предметом придворных пересудов, безз чего жизнь аристократии просто немыслима.
С одной стороны, эта жизнь, начисто лишенная приватности, угнетала их, а с другой — вне глаз и суждений своего круга, в редкие минуты, когда они были предоставлены сами себе, аристократы чувствовали себя довольно неуютно. «Публичный» и «этикетный» образ жизни аристократов был одним из знаков социальной выделенности, он сковывал их во всем, и прежде всего во взаимоотношениях с другими членами их маленького сообщества, но иное поведение было бы для них просто немыслимым и невыносимым. Аристократами постоянно движет стремление выглядеть так, как предписывают нормы этикета, а невольное нарушение этих норм тут же ста новится предметом пересудов, чего нарушители опасаются больше всего.
Так, нельзя читать стихи, не соответствующие времени года. Сестра не может написать сестре первой, потому что та выше ее рангом. Перед встречей с собственным сыном мать одевается так, как если бы они были совершенно незнакомы. Подчеркивание формы и формальностей у аристократов резко контрастирует с «содержательно» ориентированной буддийской субкультурой. Рассматривая культуру Хэйана, Джозеф К. Ямагива и Эдвин О. Рейшауер писали: «Упор был скорее сделан на форме, вкусе и чувствительности, нежели на этически оправданном поведении. Общество состояло главным образом из замкнутых на себе мужчин и женщин, которые постоянно анализировали свои поступки, но не мотивации и средства,: к которым они прибегали».
Итак, на поведение аристократов накладывалось весьма много ограничений. Все дни делились на «благоприятные» и «несчастливые». Основываясь на дне и годе рождения того или иного человека, а также учитывая недавние «знамения» (происшествия, сны), прорицатели, обученные в духе китайской системы предугадывания судьбы, определяли модус поведения индивида. Ими изготавливались персональные календари, в которых для определенных дней предписывалось «воздержание». В окнах опускались шторы, ворота дома запирались. На них вешали табличку с иероглифами «воздержание», чтобы посетители не вздумали побеспокоить хозяев и никакое стороннее дурное влияние не могло найти дороги в дом. В случае «строгого воздержания» не читались и доставляемые письма. Запрещено было и повышать голос. Когда объявлялось «воздержание» y самого императора, люди, испытывавшие крайнюю необходимость в свидании с ним, проникали во дворец накануне вечером, чтобы иметь возможность аудиенции на следующее утро. Таких дней насчитывалось от двадцати до семидесяти в год.
читать дальше
Общеизвестно, что IX—XII века оставили богатое культурное наследие, к изучению которого часто обращаются специалисты в различных отраслях знаний и в самой Японии, и за ее пределами, в том числе в нашей стране, а произведения художественной литературы, написанные в Хэйан, переведены на многие языки. Не меньшую ценность представляет хэйанская живопись, в том числе в свитках (эмакимоно), синтезировавшая собственно живопись, поэзию и искусство калиграфии.
По характеру и содержанию хэйанская духовная культура — аристократическая. Она создавалась знатью и для знати, отражала ее жизнь и мировоззрение и как культура господствующего класса любого средневекового общества была, разумеется, недоступна народу на протяжении всей феодальной эпохи. Время существования культуры хэйанской (позднее — киотоской) аристократии не ограничивалось ранним средневековьем, но в общенациональную культуру японцев вошло лишь то, что было создано на этапе ее расцвета — в IX—XII вв.
«Когда мы рассуждаем о средневековом обществе, то об уровне его цивилизации судим не по массовым показателям, а по высшим достижениям, — справедливо подчеркивал В. Н. Горегляд. — Дело в том, что массовые показатели, как правило, не зафиксированы письменно и трудновосстановимы». Культура японской аристократии IX—XII вв. представляет интерес в двух временных измерениях — как высшее достижение раннего средневековья и как элемент современной национальной культуры японцев. Отметим, что непреодолимость социального барьера между хэйанской знатью и крестьянством не означала абсолютной изоляции аристократии от народа. В культуре столичной знати можно проследить и народные истоки. В частности, фольклорная традиция оказала несомненное влияние на японскую раннесредневековую литературу, а музыка, исполнявшаяся при хэйанском дворе, — это зачастую песни крестьян, канонизированные затем в виде изящной придворной музыки (гагаку).
Вместе с тем замкнутый, ограниченный мир хэйанской знати, ее весьма однообразная жизнь, череда похожих развлечений довольно быстро исчерпали сюжеты аристократической литературы. Поэтому, в частности, раннесредневековый роман, достигший вершины в «Повести о принце Гэндзи» (начало XI в.), не получил дальнейшего развития и произведений, превосходящих этот роман, в XI в. создано не было. Все, что можно было сказать о жизни и любви аристократов, сказано Мурасаки сикибу — автором «Повести о принце Гэндзи». Аристократическая литература последующих столетий была лишь подражанием ран-несредневековым образцам.
Характерной чертой хэйанской культуры стало ослабление китайского влияния. Из Китая по-прежнему заимствовались отдельные формы культуры, но вкладывалось в них японское содержание. Заметный перелом наступил к началу X в. В области литературы поэзия, а затем и проза на японском языке стали вытеснять поэзию на древнекитайском языке — вэньяне, что было связано с использованием двух слоговых азбук на иероглифической основе — катакана и хирагана — и распространением смешанного письма. В изобразительном искусстве в это же время стала утверждаться живопись на японский сюжет (яматоэ). С начала X в. фактически ослабело значение китайских образцов и в составлении официальных исторических хроник. Но вэньянь по-прежнему оставался официальным языком; усилилось влияние буддийских представлений на искусство. Наиболее четким было разграничение буддийской и светской, а фактически — основанной на синтоистских представлениях — культуры в изобразительном искусстве.
Материальная культура и быт знати тоже были отчетливо классовыми, кастовыми. Невозможно характеризовать одежду и пищу японского этноса в VIII в. или в IX—XI вв. обобщенно; можно говорить в данном случае лишь об определенных классах и слоях общества. Вместе с тем здесь, как уже отмечалось, зарождались те элементы, которые спустя много веков вошли в общенациональную культуру.
Существовали и такие обычаи, которые возникли в первобытном обществе одновременно с зарождением религиозных верований и были распространены повсеместно: культ огня, представление о грехе и скверне, очищение. Однако выполнение этих обычаев и обрядов тоже не могло быть независимым от социально-экономических условий: например, с культом огня было связано длительное существование дислокального и матрилокального брака (огонь домашнего очага мог передаваться только по женской линии), но если у хэйанской знати в XI в. наметился переход к патрилокальному браку, то в деревне пережитки дислокального брака были сильны еще в XIII—XIV вв., что объяснялось материальными трудностями обзаведения самостоятельным хозяйством.
Обычаи и материальная культура
Столичная аристократия, привилегированная верхушка общества— принцы, родственники, потомки власть имущих [310], располагавшие средствами и досугом, жили в просторных, удобных домах, окруженных парками и садами. Не сохранилось целиком ни одной раннесредневековой усадьбы хэйанской знати; они реконструированы японскими историками по произведениям литературы и живописи.
Жилой (спальный) дом (синдэн), давший название архитектурному стилю синдэндзукури, располагался в центре северной части квадратной или прямоугольной территории усадьбы, занимавшей обычно площадь 14,5 тыс. кв. м, но в ряде случаев значительно больше — до 66 тыс. кв. м. Дом площадью более 300 кв. м был обращен к югу, в центре его находилась большая главная комната, гостиная (омоя), за которой с четырех сторон располагались длинные и узкие жилые комнаты (хисаси). С внешней стороны дома находились смежные с ними комнаты третьего ряда (магобисаси, матабисаси), а затем — открытая веранда (суноко), опоясывающая весь дом. С запада и востока (слева и справа), а иногда — с севера, реже — с юга, веранда соединялась широкими галереями (ватадоно) с небольшими отдельными домиками (тай-но я). От домиков на юг тоже шли галереи, прорезанные внутренними воротами; в их южной оконечности, у входов, были вырыты крытые колодцы (цуридоно).
В южной части усадьбы находился пруд, через который был перекинут мостик к искусственному острову; у берега пруда стояли лодки. Ворота усадьбы находились с западной и восточной стороны. Кроме хозяйского дома на территории усадьбы строились дома для вассалов и слуг, каретный сарай и другие хозяйственные постройки [272]. Гостиная служила также и столовой. Питание, как и в Хэй-дзэй, было двухразовым — обычно в 10 и 16 час. Основу его составлял рис, но стол знати был намного разнообразнее крестьянского и включал мясо (в том числе птицы), рыбу, морепродукты, овощи, фрукты. Кухня японцев только зарождалась, способы приготовления, виды блюд, их вкусовые качества были еще довольно просты, даже примитивны и, конечно, резко отличались от современной японской кухни, которая стала формироваться в XV—XVI вв. В принципе неизменными остались лишь способы приготовления риса. В Хэйан, как и в современной Японии, ели сваренный в воде белый неразваривающийся рис (химэии), сваренный на пару клейкий рис (коваии), жидкий рис с водой, а также колобки из риса (тондзики).
Из рыбы готовили намасу — тонко нарезанные ломтики, употреблявшиеся в сыром виде, — блюдо, предшествовавшее современному сасими, но чаще ели сушеную и соленую рыбу и морепродукты. В церемониальном кодексе «Энгисики» (X в.) упоминается также суси, в то время готовившееся из рыбы и моллюсков путем естественного квашения. Из овощей употребляли огурцы, баклажаны и бобы. Был известен также лук-порей, но его использовали как лекарственное средство. На десерт подавали лепешки из рисовой или пшеничной муки (токаси), поджаренные в масле. Сладкими блюдами были сироп (амэ) из клейких сортов риса и сок ползучего растения амадзура, который получали путем варки. Изредка употреблялся также пчелиный мед.
Одежда хэйанских аристократов (сёдзоку) была сложной и неудобной, сковывающей движения. Главную роль играла красота одежды. На втором месте была защита от холода. В одежде, как и во всем быту знати, поощрялся китайский, танский стиль. В 819 г. император Сага даже издал специальный указ, предписывавший проведение дворцовых церемоний и ношение придворной одежды в соответствии с танскими обычаями. Соблюдался сложный и чаще всего практически бесполезный придворный этикет, существовала масса ненужных условностей.
В IX в. возросло стремление к роскоши, следствием которого стало усиленное поощрение шелководства. По данным кодекса «Энгисики», высококачественный шелк поставляли в Хэйан 12 провинций (Оми, Мино, Исэ, Бидзэн, Биттю, Кии и др.), причем столичная знать, стремясь удовлетворить свои непомерные потребности в тканях, часто вымогала их у крестьян.
Одежда мужчин разделялась на официальную, повседневную и домашнюю. Официальную (сокутай) носили во время церемоний. Сначала надевалась нижняя рубашка (хитоэгину) строго определенного цвета, зависевшего от цвета верхней одежды, которая, в свою очередь, различалась для лиц разных рангов и должностей. Затем надевали нижние шаровары (огутибакама), вторую рубашку (акомэ), верхние шаровары с орнаментом (уэ-но хакама). Передняя часть их шилась из белой материи, причем на шароварах чиновников выше 3-го ранга имелся особый узор, задняя — из красной. Следующим элементом была нижняя рубашка (сита-гасанэ) со шлейфом (кё), тянувшимся по полу: чем выше был ранг, тем длиннее шлейф. На рубашку со шлейфом надевали короткую рубашку с короткими рукавами (хампи) и, наконец, — верхнее кимоно (хо, уэ-но кину), доходившее до бедер или до колен, имевшее круглый воротник и подвязывавшееся поясом из шагреневой кожи (сэкитай). В зависимости от ранга пояс украшался драгоценными камнями или рогом. С правой стороны к нему привязывался мешочек длиной 9 см, шириной 3 см и толщиной 1,5 см, оклеенный акульей кожей (гётай). В передней части мешочка к коже крепилось шесть украшений в форме рыбки, сзади — одно, изготовленное из золота (для чиновников выше 3-го ранга) или серебра. В Китае такой мешочек служил пропуском в императорский дворец, в Хэйан же использовался как украшение. При дворе надлежало появляться в головном уборе и белых носках (ситодзу). Кроме того, в руках держали деревянную ромбовидную дощечку (сяку) длиной 36,4 см и шириной до 6,1 см. Первоначально она служила в качестве записной книжки, но затем превратилась в украшение без определенного назначения. Офицеры дворцовой охраны, а также высшие чиновники, получившие специальное разрешение, носили на поясе меч.
Повседневная одежда (носи) отличалась меньшим количеством элементов (чаще всего сразу надевалась нижняя рубашка со шлейфом — ситагасанэ), свободными верхними шароварами (сасинуки), подвязывавшимися шнурками к ногам, и видом головного убора. Входить в покои императора в такой одежде могли лишь чиновники выше 3-го ранга в экстренных случаях и по специальному разрешению. Домашняя одежда была проще. Сезонные различия заключались в том, что зимой носили утепленную ватой одежду, летнее же нижнее белье шили из самой тонкой ткани.
Женская одежда была ярче, а по составу элементов — сложнее. Число рубашек, юбок и шаровар иногда доходило до двадцати. Надевались сначала красные шаровары (харибакама), затем несколько нижних рубашек. Непременным элементом было нижнее кимоно (утиги), сшитое из очень жесткой ткани. Для смягчения его предварительно простукивали молоточком на специальной деревянной или каменной подставке (кинута). Поверх нижнего кимоно надевали короткое верхнее кимоно (уваги). Это была домашняя одежда, появление в ней при дворе не допускалось. Обязательными элементами официальной одежды была длинная юбка (мо) и короткая верхняя кофта китайского образца (кара-гину). В особо торжественных случаях аристократки украшали волосы (в Хэйан было принято носить длинные волосы — длиннее тела), кимоно подвязывали широким поясом (кутай), а к воротнику крепили длинный шарф (хирэ).
Как- уже отмечалось, число придворных церемоний в Хэйан было очень велико: иногда в один день проводилось несколько. Особенно долго праздновался Новый год, и ныне остающийся одним из главных праздников японцев. Первая неделя Нового года проводилась преимущественно по-синтоистски, во вторую читались буддийские проповеди, в третью устраивались развлечения.
Рано утром в первый день Нового года — 1-го числа 1-го месяца — император в официальном костюме выходил в сад, совершал поклонение (сихохай) богам четырех стран света, молился о хорошем урожае, спасении от бедствий и мире в стране. После этого, утром же, во дворце с участием высшей знати проводилась церемония (котёбай) моления родовым богам и поздравления с Новым годом, а затем — пир. 2-го числа официальный пир происходил во дворце императрицы, 3-го — император посещал своего отца, экс-императора. 5—6-го числа, как уже отмечалось, присваивались ранги, 7-го утром объявлялось официальное решение. Затем начиналась церемония очищения от болезней (аоума-но сэтиэ): по двору водили 24 вороных коня (с X в. — белых), на которых взирал император. По поверью, увидевший в 7-й день Нового года вороного коня (аоума) на год очищался от болезней. Церемония завершалась пиром. В этот же день, по китайскому обычаю, ели жидкий рис с семью весенними овощами (нанакусагаю-дзиндзицу), что также должно было отвращать болезни. С 8-го по 14-е число 1-го месяца в императорском городке велись буддийские проповеди. В тронном зале (Дайгокудэн) собирались монахи, которых кормили буддийской (растительной) пищей, после чего устраивались моления (госайэ). С 834 г. в те же дни проповеди (госитинити-но мисихо) 5 в храме секты Сингонсю на территории городка читал настоятель храма Тодзи. По окончании проповедей при дворе устраивались песенно-танцевальные представления (тока-но сэтиэ): 15-го числа — мужские (до XI в.), 16-го — женские (оннадока). 15-го же ели жидкий рис с добавлением других злаков — кунжута, проса и др. (нана-кусагаю-мотигаю). На этот же день приходилось полнолуние, по обычаю связывавшееся с беременностью, и мужчины произносили заклинания, прося родовых богов послать сына. В последующие два дня проводились ежегодные соревнования по стрельбе из лука: 17-го их устраивали управления дворцовой охраны (нориюми), 18-го — военный департамент (дзярай). Кроме этих фиксированных церемоний проводились и другие; во дворце и домах знати часто устраивались пиры. Протокол официальных пиров был строго регламентированным: определялись места для каждого присутствовавшего, устанавливались порядок проведения банкета, очередность подношения сакэ (рисовой водки) и другие мелочи, подчеркивавшие положение каждого придворного в иерархии власти.
Не только императорский трон, но и высшие государственные должности наследовались по мужской линии. Личное же имущество (дом и домашняя утварь) наследовалось по женской линии, что объясняется характером брачных отношений.
До X в. весьма широко был еще распространен дислокальный брак (цумадоикон), возникший на этапе разложения первобытнообщинного строя и характеризовавшийся раздельным проживанием супругов. Мужчина выбирал жену, руководствуясь личным вкусом, и навещал ее дом, который был местом хранения огня в очаге, рождения и воспитания детей. Единственным отчетливым признаком развода являлось возвращение женщине написанных ею писем, но мужчина мог и не делать этого. Брачные отношения прекращались сами собой, если мужчина переставал приходить к жене или начинал ходить к другой женщине. Покинутая жена могла сразу вступить в новый брак, но воспитание детей от всех браков было ее правом и обязанностью.
В X в. стал преобладать матрилокальный брак (сёсэйкон, мукоторикон), в целом существовавший с VII по XIV в. В этом случае жениха для дочери выбирали ее родители, а муж после заключения брака переселялся в дом жены. Женщина, вступив в брак, фамилию не изменяла, но дети носили фамилию отца. Родители жены, принимая в дом зятя, брали на себя полную заботу о нем.
В Хэйан соблюдались свадебные обычаи: объявление о вступлении в брак и переселении в дом жены (токороараваси), церемония расставания молодоженов после брачной ночи (кину-гину-но фуми). В первые три дня тесть и теща ложились спать, держа в руках обувь зятя, чтобы привязать его к дочери. Через три дня зять надевал приготовленное для него новое кимоно и подносил тестю и теще рисовые лепешки (мика-но мотии). Однако постепенно эти обычаи превращались в формальный церемониал.
При матрилокальном браке сыновья покидали дом отца, с родителями оставались дочери, их мужья и дети. Если же муж разводился с женой и вступал в новый брак, дети от первого брака оставались в доме родителей первой жены. Следовательно, братья по отцу жили в разных домах и прочных родственных связей не имели. Если дед по каким-либо причинам хотел жить со своим внуком по мужской линии, он должен был взять его в дом в качестве воспитанника, стать его опекуном. Так же мог поступить дядя в отношении племянника. Хэйанские аристократы часто прибегали к опеке при отсутствии прямых наследников должности. В последующие века система опеки широко распространилась не только в среде родственников и не только у феодалов: пасынков брали и самураи, и купцы, и ремесленники, передававшие им свое профессиональное умение, а также имя.
Женщина была хранительницей огня в очаге: обычай запрещал передачу огня из дома жены в дом мужа. Семья сына могла переселиться в дом его отца лишь в том случае, если отец умирал или переезжал в другой дом: считалось, что таким образом он уносил с собой огонь. Вместе с тем в Хэйан существовал обычай соединения очага семей (хиавасэ): жених, покидая дом родителей, брал с собой факел, зажженный от очага своего дома; через три дня факел зажигался вновь, и огонь вкладывался в очаг дома невесты.
На дальнейшую эволюцию форм брака оказало влияние становление вотчинной системы. Наследуя должность отца, сын феодала наследовал и его вотчинные права, что вело к усилению патрилинеиных связей. Наметилась тенденция возникновения патрилокального брака (ёмэторикон). Разумеется, переход к этой форме брака происходил постепенно. В частности, с XI в. распространилась новая, промежуточная разновидность брака, при которой родители жены, не желая впоследствии дробить свое домашнее имущество, делить его между наследниками, поселяли молодых супругов в отдельном доме (кэйэйсё мукоторикон). С течением времени дом для молодоженов все чаще стала строить семья мужа. ~ Тем не менее в XI—XII вв. матрилокальный брак был распространен еще весьма широко, поэтому за женой или дочерью сохранялось право наследования не только дома и домашнего имущества, но и земельной собственности. Вместе с тем укрепление патрилинеиных связей в процессе развития вотчинной системы вело к ограничению имущественных прав женщины, а вслед за этим — и ее социальных возможностей.
Однако в целом положение женщины в хэйанском аристократическом обществе и при дворе было еще весьма высоким. Но уже в IX в. в отличие от VIII в. женщины не занимали императорского трона. Почетным было лишь положение жриц крупных синтоистских храмов (Исэ, Камо), которые назначались из числа незамужних принцесс в год вступления императора на престол и могли быть освобождены от службы в случае отречения или смерти императора.
Изменения в положении женщины обнаружились и в сфере литературного творчества — одного из главных видов деятельности хэйанских аристократок. В IX в. среди придворных дам было немало поэтесс, писавших стихи на древнекитайском языке — камбуне. В отличие от них известные писательницы конца X—XI в. пользовались только азбукой — иероглифы стали письменностью мужчин. Литературные произведения женщин читались преимущественно женщинами же; в дневнике Мура-саки сикибу, автора «Повести о принце Гэндзи», правда, говорится, что ее роман читали император Итидзё и правитель Фудзивара-но Митинага, но тем не менее в многочисленных дневниках мужчин, писавших в то время, название романа, по свидетельству Цутида Наосигэ, не упомянуто ни разу. В целом в Хэйан прочно утвердился обычай, по которому женщина оставалась дома взаперти, а ее передвижение было крайне ограниченно. От аристократки требовалась осмотрительность. Считалось вульгарным показывать лицо чужим людям. Поэтому женщина должна была прятаться от посторонних за ширмой, закрывать лицо веером, а выходя из дома, пользоваться повозкой.
Хорошо известная из хэйанской литературы свобода отношений полов была присуща прежде всего высшему свету и императорскому двору. Чуть приоткрытая вуаль, кокетливый взмах веером давали мужчине повод к ухаживанию. Хэйанский аристократ воздействовал на чувства понравившейся женщины поэзией, возлюбленная тоже отвечала ему стихами собственного сочинения. Такой обмен письмами в стихах длился на протяжении всей связи. Нередко столичный аристократ фактически был многоженцем. Подоплекой таких отношений были типичные для господствующих кругов браки по расчету, заключая которые родители невесты или жениха преследовали свои собственные политические, имущественные или карьеристские цели и вынуждали своих детей вступать в брак вопреки личным симпатиям.
Повседневным обычаем хэйанских аристократок было использование косметики — преимущественно румян и белил, накладывавшихся густо, чтобы скрыть следы оспы — одной из наиболее распространенных болезней. Известно, что в Хэйан пользовались свинцовыми белилами, о вреде которых не знали. Румяна накладывались на губы и лицо; брови выщипывали и подводили. Вплоть до XX в. в Японии был распространен обычай окрашивать зубы в черный цвет (охагуро); в Хэйан так делали женщины и сыновья придворной знати. С конца XI в. этому обычаю стали следовать самураи, затем — крестьяне (в XIV—XVI вв. зубы, окрашенные в черный цвет, были признаком взрослой девушки, с 9 лет, а с XVII в. — замужней женщины).
Роль духов в Хэйан выполняли благовония (такимоно), появившиеся в Японии вместе с буддизмом. В императорском хранилище Сёсоин в Нара сохранилось высококачественное благовонное дерево (рандзятай). В домах хэйанских аристократов обычно одновременно воскуряли несколько видов благовоний — и в будничной обстановке, и когда приходили гости. Мужчины и женщины держали одежду в курильницах, долгое время сохранявших запах. Благовония наряду с цветами, живописью, сочинением стихов были одной из ценностей повседневной жизни; тщеславие порождало соперничество в этих областях .
Безусловно, жизнь хэйанской знати не была лишь беззаботной чередой празднеств, церемоний, эстетических удовольствий. Велась постоянная борьба за земли. Политические комбинации, светские связи и интриги, в основе которых так или иначе лежал расчет на увеличение богатства, стремление к личной выгоде неизбежно порождали падение нравов и пессимизм, усиливавшийся, как уже отмечалось, вследствие частых стихийных бедствий и болезней, мятежей и растущей преступности.
Нередкими в столице были землетрясения, тайфуны, наводнения, пожары. Усиление борьбы за землю с 30—40-х годов X в. ознаменовалось частыми поджогами — горели дома знати, дворцы, храмы. Поджигателями чаще всего были вассалы и слуги соперничающих феодалов. Происходили вооруженные столкновения между враждующими храмами, мятежи дворцовой охраны. В XI в. участились грабежи, нападения разбойников, проникавших даже в императорский дворец. Существовали организованные банды. На улицах Хэйан случались убийства, происходили драки. Чаще всего их устраивали вассалы и слуги знати, но и сами аристократы не были исключением, и места для сведения счетов не выбирали: дрались и на улицах, и в императорском дворце.
Но больше всего в Хэйан боялись эпидемий. Наиболее опасными и частыми болезнями были натуральная оспа и корь, а также свинка, грипп и малярия, которую в то время не считали инфекционной. Болезни нередко заносились с материка: в Японии эпидемии распространялись с о-ва Кюсю, где чаще всего бывали иностранцы. В X в. уже было известно, что у переболевших корью и оспой вырабатывается невосприимчивость. В конце X— первой четверти XI в. эпидемии кори отмечались в 998 и 1025 гг., оспы — в 993—995 гг. и 1020 г. Число умерших было велико. Летом 994 г. только чиновников выше 5-го ранга в Хэйан умерло 70. Улицы были переполнены больными, трупы поедались собаками и птицами; в городе стояло зловоние. Специальные чиновники по распоряжению правительства собирали больных во времянки, построенные на дорогах, очищали от трупов реки.
Во время эпидемий росло легковерие, распространялись всевозможные слухи. Утверждали, например, что вода из маленького колодца на одной из хэйанских улиц спасает от оспы; у этого колодца все время толпились люди. Ходил также слух, что 16-го числа 6-го месяца по городу должен пройти бог болезней; и придворные, и народ в этот день запирали ворота и никуда не выходили.
27-го числа 6-го месяца на горе Фунаока проводился праздник бога болезней, возникший в среде народа, а затем ставший праздником синтоистского храма Имамия дзиндзя. В X в. в нем стало принимать участие правительственное Управление строительства, изготовлявшее священные паланкины. В день праздника читались проповеди, играла музыка, люди делали подношения богу болезней. Считалось, что таким способом они усаживают бога в святой паланкин, который по рекам отправляли затем в море.
Важнейшим средством исцеления от болезней в Хэйан считали молитву (кадзи). Использовались, разумеется, различные способы лечения, разные лекарства или то, что считали в то время лекарствами. Профессия лекаря была наследственной. В 982 г. глава одного из двух известных в столице домов лекарей, Тамба-но Ясуёри, написал труд «Способы лечения» («Исинхо»), в котором систематизировал большое число китайских сочинений по медицине. Лечили в Хэйан лекарственными травами, купанием в горячих источниках, иглоукалыванием, прижиганием, пиявками, диетой. Для лечения вывихов и переломов использовали, например, отвар листьев лотоса, купание в ваннах с кипяченой морской водой.
Хорошо известно, что в Японии, как и в Китае, молочные продукты в пищу не употреблялись, в японской и китайской кухне нет блюд, в которых использовались бы молоко, сыр, сливочное масло. В Японии эти продукты распространились только после второй мировой войны. С древности же молоко считалось нечистым. Однако в Хэйан была молочная ферма (нюгоин), где изготовлялись сливки и другие продукты, употреблявшиеся исключительно в качестве лекарств знатью и монахами, ссылавшимися на то, что Будда пил молоко для восстановления сил.
Болезни и стихийные бедствия усиливали религиозность и суеверность. Буддизм был непременным элементом жизни хэйан-ских аристократов. В храмах и у себя дома они молились, слушали проповеди, читали буддийскую литературу. Со времени распространения секты Тэндайсю главное место заняла «Сутра лотоса». Широко читавшейся в Хэйан была объясняющая ее книга «Истинное понимание большого» («Мака сикан»). Однако буддийские запреты отнюдь не стали нормой повседневной жизни феодалов. Лишь к старости они, подобно принцу Гэндзи, начинали вести спокойную жизнь, отдавая чтению буддийских книг то время, которое прежде тратилось на изысканные развлечения.
Серьезное значение придавалось синтоистской церемонии очищения от грехов (охараи), официально проводившейся дважды в год. Большим грехом (сёкуэ) считалось присутствие на синто истских церемониях и посещение императорского дворца, если в доме была скверна — траур, роды и др. Индивидуальный обряд очищения (моноими) заключался в том, что очищаемый в течение определенного времени не выходил из дому, ограничивал себя в еде и питье, мылся. Широко распространенной была вера в злой дух живых и умерших людей, способный влиять на судьбу, вызывать болезни, наказывать. Верили также в воздействие животных, растений, звезд на судьбы людей, поэтому занимались астрологией. Астролога обязательно приглашали в дом сразу после рождения ребенка.
Небо, однако, не только порождало суеверия, но и было объектом любования. Луна воспевалась в хэйанской поэзии как символ печали. Дальнейшее развитие получили сезонные развлечения, связанные с любованием природой — растениями, цветами, а также снегом.
Любование природой сопровождалось пирами, музыкой, танцами и чтением стихов. Пели и танцевали и придворные музыканты (рэйдзин), и сами аристократы, и императоры. Исполнялась изящная музыка (гагаку). Большая часть песен имела народное происхождение: песни восточных провинций (адзума-асоби), воинов пограничной охраны (сакимори-но ута), погонщиков лошадей (сайбара). К гагаку относились также синтоистские песни (кагураута) и китайская и корейская музыка.
Во время пиров писались и читались стихи; если участвовал император, то он задавал тему; ценилась и художественная выразительность, и скорость сочинения. Поэтические состязания в Хэйан стали регулярными; в первой половине IX в. придворные соревновались в сочинении стихов на китайском языке (си), со второй половины IX в. — и на японском языке (ута). Первое упоминаемое в литературе состязание в японской поэзии (утаа-васэ) состоялось в доме докладчика Государственного совета Арихара-но Юкихира в 880 г.
Не случайно поэтому в Хэйан ценились образованность, знание истории и литературы, необходимое и для служебной деятельности чиновников, и для художественного творчества. Высшая школа (дайгаку), готовившая в Хэйдзэй и Нагаока детей аристократов к чиновничьей деятельности, в Хэйан фактически превратилась в университет с гуманитарным, преимущественно филологическим, уклоном.
Этикет
читать дальше
Личная аудиенция у императора предполагает исполнение коутоу — подползания на коленях с тройным поклоном. Подданный, не обладающий рангом, не имеет права поднимать взгляд на императора.
После императорского благодеяния, закрепленного формально (публично высказанного или документированного и объявленного) по отношению к придворному (пожалования, награды, назначения, личная беседа) последний обязан исполнить благодарственный танец.
Что должна уметь придворная дама?
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Уметь шить.
Уметь сервировать стол, прислуживать за столом.
Играть на традиционных музыкальных инструментах (хотя бы знать, как они выглядят…)
Покоряться своей судьбе с циничным упорством.
Что должен уметь придворный кавалер?
Отправлять обряды или заниматься традиционной для его рода деятельностью.
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану, иероглифы.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Стрелять из лука (желательно).
Угождать императору и поддерживать интересы своей семьи.
Дамы и кавалеры, не принадлежащие к одной семье, не могут общаться напрямую. Обмен письмами идет через окружение господ, и нередко вместо знатной девицы на письма кавалеров первое время отвечали фрейлины, искусные в куртуазной переписке. Принятый в знатном доме человек говорил с дамами через церемониальный занавес.
Хэйанские аристократы, с нашей точки зрения, воспринимали брак весьма своеобразно. У одного мужчины могло быть несколько жен. Но это совсем не походило ближневосточный гарем — каждая из жен жила в своем доме, а муж — в своем. Он посещал их только ночами. Аристократы шутили, что, как бы хороша ни была жена, одной явно недостаточно, ну а если плоха — то и двух хватит.
Ведь в ту эпоху женщина, по существу, проводила не выходя за пределы дома. И если «мужчина обладал подвижностью шмеля, то женщина была подобна домашнему растению».
Процедура заключения брака происходила обычно следующим образом. После многократного обмена письмами наступало время первого свидания, которое происходило достаточно своеобразно: мужчина и женщина беседовали, разделенные занавеской, отгораживающей внутренние покои женщины. Так что ни о какой любви г «первого взгляда» не могло быть и речи. Зато влюбиться можно было с «первого слова»—лишь услышав голос. И бывало, что мужчина, впервые увидев свою любовь при дневном свете, с некоторым удивлением обнаруживал, что она и вправду хороша собой.
После того как участники свидания удостоверялись в обоюдной приязни, мужчина проводил ночь в доме своей избранницы и рано утром возвращался домой. И если ожидания не бывали обмануты, то он приходил во второй и в третий раз. В третью ночь для супругов готовили рисовые лепешки — моти. Тогда же или несколькими днями позднее в доме невесты устраивалась трапеза, во время которой родители впервые видели жениха. После этого брак считался заключенным и муж получал право не возвращаться к себе затемно, а за его гардеробом следили теперь в доме жены. Когда отношения между супругами упрочивались, муж мог переселиться к жене.
Среди хэйанских аристократов ветреных мужчин было немало, и многие из них покидали жену, не прожив с ней и месяца. Во время редких визитов такого незадачливого жениха родители жены спали, держа в руках его обувь, пытаясь с помощью этого нехитрого магического средства удержать мужа. Далеко не всегда это приводило к успеху, ибо упоение нюансами все новых любовных переживаний служило одной из основных ценностей жизни аристократов.
Отношение к женщинам было таким: хотя они и признавались партнерами в любовной игре и сосудом для вынашивания потомства, в «важных» делах их суждения и интерес в расчет не принимались.
Сами носители аристократической культуры прекрасно осознавали свою утонченность. Во дворце музицировали, писали и читали устраивали всевозможные конкурсы и праздники, любовались луной и цветами. Дух соперничества в области искусств сильно разнообразил жизнь аристократов, но рыцарские турниры не были знакомы хэйанскому двору.
На первый взгляд может показаться, что придворные аристократы вели чрезвычайно вольный образ жизни. Но это обманчивое впечатление. Должно отметить повышенное внимание и к форме вообще и форме социального выражения своих эмоций в частности. В обстановке, когда все аристократы предавались литературным занятиям, при почти обязательном совпадении одном лице читателя и писателя, каждый аристократ был обеспокоен тем, как он будет выглядеть в сочинениях других.
Церемониальность поведения, свойственная средневекоковому человеку вообще, вне зависимости от места его проживания, буквально пронизывала весь строй жизни хэйанской аристократии. Каждое слово и поступок переставали быть ценными сами по себе. Предполагается, что в любой момент на тебя направлены сотни глаз: каждая реплика, не говоря уже, скажем, о любовном увлечении, является предметом придворных пересудов, безз чего жизнь аристократии просто немыслима.
С одной стороны, эта жизнь, начисто лишенная приватности, угнетала их, а с другой — вне глаз и суждений своего круга, в редкие минуты, когда они были предоставлены сами себе, аристократы чувствовали себя довольно неуютно. «Публичный» и «этикетный» образ жизни аристократов был одним из знаков социальной выделенности, он сковывал их во всем, и прежде всего во взаимоотношениях с другими членами их маленького сообщества, но иное поведение было бы для них просто немыслимым и невыносимым. Аристократами постоянно движет стремление выглядеть так, как предписывают нормы этикета, а невольное нарушение этих норм тут же ста новится предметом пересудов, чего нарушители опасаются больше всего.
Так, нельзя читать стихи, не соответствующие времени года. Сестра не может написать сестре первой, потому что та выше ее рангом. Перед встречей с собственным сыном мать одевается так, как если бы они были совершенно незнакомы. Подчеркивание формы и формальностей у аристократов резко контрастирует с «содержательно» ориентированной буддийской субкультурой. Рассматривая культуру Хэйана, Джозеф К. Ямагива и Эдвин О. Рейшауер писали: «Упор был скорее сделан на форме, вкусе и чувствительности, нежели на этически оправданном поведении. Общество состояло главным образом из замкнутых на себе мужчин и женщин, которые постоянно анализировали свои поступки, но не мотивации и средства,: к которым они прибегали».
Итак, на поведение аристократов накладывалось весьма много ограничений. Все дни делились на «благоприятные» и «несчастливые». Основываясь на дне и годе рождения того или иного человека, а также учитывая недавние «знамения» (происшествия, сны), прорицатели, обученные в духе китайской системы предугадывания судьбы, определяли модус поведения индивида. Ими изготавливались персональные календари, в которых для определенных дней предписывалось «воздержание». В окнах опускались шторы, ворота дома запирались. На них вешали табличку с иероглифами «воздержание», чтобы посетители не вздумали побеспокоить хозяев и никакое стороннее дурное влияние не могло найти дороги в дом. В случае «строгого воздержания» не читались и доставляемые письма. Запрещено было и повышать голос. Когда объявлялось «воздержание» y самого императора, люди, испытывавшие крайнюю необходимость в свидании с ним, проникали во дворец накануне вечером, чтобы иметь возможность аудиенции на следующее утро. Таких дней насчитывалось от двадцати до семидесяти в год.
-
-
11.10.2009 в 17:29